Николай Романов: Пейзаж как автопортрет художника

С художником Николаем Александровичем Романовым мы несколько раз встречались в Пушкине на выставках в открытой два года назад галерее ILMA на Набережной улице в лютеранской кирхе. От него всегда веяло каким-то спокойствием и уверенностью. Его умные, серые глаза смотрели приветливо и излучали доброжелательность. Небольшая бородка придавала ему слегка богемный вид, а небрежно повязанный шарф говорил о принадлежности к искусству.

Прошедшим летом в нескольких залах Союза художников на первом этаже открылась колоритная выставка Николая Романова, которая была кураторским проектом искусствоведа Ольги Прожеровой. Неоценимую помощь в организации выставки оказал царскосельский художник Вадим Маслов. На выставке было представлено 37 работ Романова из циклов разных лет: венецианского, французского, греческого и неаполитанского.В конце ноября мы встретились там с Николаем. Стояла пасмурная погода — серый город, серое небо, серый асфальт. И вдруг сквозь окна на Большой Морской проглянуло буйство красок: море, солнце, яркая экзотическая зелень — словно глоток живительной влаги в серых буднях зимнего бесснежного города.

А теперь все по порядку. Родился Николай Романов в семье военного в Пушкине, напротив лютеранской церкви, в красном здании между двумя прудами. Поэтому, когда в кирхе открылась галерея, для него это стало словно возвращением в юность.По его словам, с детства особо искусством не увлекался. В третьем классе пошел в бывшую Николаевскую гимназию, где работала лыжная секция, в которой занимался до десятого класса. И только в пятом классе записался в студию рисования Дома пионеров, который находился в Запасном дворце. Руководил студией бывший отставник Леонид Александрович Лужков.

— Спортом занимался больше для удовольствия, в больших соревнованиях не участвовал. После восьмого класса старшие ребята, среди которых был Саша Сигов, поступали в Серовское училище. Сейчас он очень известный художник в Петербурге. Я тоже после окончания восьмилетки попытался поступить, но не получилось, потому что никакой серьезной подготовки у меня не было. Два года продолжал учиться в школе, а Саша меня консультировал.И во второй раз была неудача. Но меня пожалел руководитель реставрационного отделения Михаил Александрович Никифоров, который, даже не знаю каким образом, взял в кандидаты. Меня приняли под его ответственность, и к январю я сдал все экзамены.После первого курса меня забрали в армию на два года в дивизию Дзержинского в Подмосковье, где почетным военнослужащим был зачислен Буденный, у нас в казарме стояла его заправленная койка. Мне было поручено написать картину Буденного на коне. А я не умел рисовать лошадей, и мне принесли много репродукций на тему Гражданской войны. Среди них была одна работа выдающегося ленинградского художника Моисеенко — так впервые я познакомился с живописью Евсея Евсеевича. Через два года я вернулся из армии и восстановился в Серовском училище. Сдал документы и отправился пешком на вокзал. По пути в книжном магазине случайно наткнулся на художественный альбом работ Моисеенко. И тут как будто звезды сошлись. Денег оказалось ровно столько, сколько стоил этот альбом — 4 рубля 12 копеек. Пока я ехал в Пушкин на электричке, пересмотрел весь альбом, и уже тогда другой мысли не было — буду поступать учиться только к Моисеенко.Сначала я хотел заниматься реставрацией живописи. Это было связано с дружбой отца с главным хранителем Павловска А. М. Кучумовым. Мне доводилось иногда появляться в Павловском дворце. Правда, мои родители оба были военные, технари, далекие от искусства. Я предполагал, что, закончив училище, буду работать в музее. Но появились новые цели, реставрация уже была не интересна. В двадцать лет я точно знал, что стану живописцем.Мечта сбылась, я поступил к знаменитому профессору, выдержав серьезный конкурс. Это было для меня счастье, потому что он был не просто педагог, без всякого преувеличения можно сказать — отец родной. Во-первых, потому, что он меня не сломал — в Академии такое случается. Поступает одаренный студент, за время учебы варится в одном котле со всеми, и выходит средненький художник. Он как-то сумел сохранить меня в тех рамках, которые были от природы. Шесть лет пролетели незаметно, закончил в 1987 году, получив за дипломную работу серебряную медаль Академии художеств. Дипломная работа «Пристань» была большая не только по размерам (3,2 х 2 м), но и по замыслу показать групповой портрет современника. На полотне живут различные по возрасту персонажи из разных социальных групп. На холсте изображена белая река, дебаркадер и вход на него. А на скамейках сидят и стоят люди: художник с друзьями, мать с девочкой в красном платье и еще несколько человек в ожидании переправы. От пристани в белое пространство, в арку, уходит тоненькая фигура женщины, словно в поисках неведомого. Главную идею можно трактовать по-разному, но в принципе это нескончаемая река жизни с ее радостями, печалями, взлетами и падениями. Цветовое решение всей картины пришло во сне и мне понадобилось лишь несколько часов, чтобы создать первоначальный подмалевок.Самое сложное заключалось в том, что мне пришлось выступать последним, а это только прибавило волнений. По мнению Моисеенко, я должен был закрывать защиту, потому что у меня, по его словам, был лучший диплом. Моя подача была в ключе Евсея Евсеевича, и я этого не скрываю, и не нахожу ничего плохого в том, чтобы быть достойным своего учителя. Задачи, которые ставил Моисеенко перед учениками, развивали композиционное мышление, заставляли думать и раскрывать свои скрытые возможности. Самое главное, что мы, его воспитанники навсегда усвоили, что художник — не профессия, а судьба, которую нужно заслужить. Чтобы стать художником, нужно много труда совершить и не только над своим ремеслом, но и над своим духом. Сейчас «Пристань» хранится в музее Академии. После института я поступил в молодежное объединение при Союзе художников, и меня на два месяца отправили в Гурзуф, на пленэр. Там собирали со всего Союза молодых, талантливых художников. В Гурзуфе были прекрасные мастерские, выдавались материалы, только работай. А какие там пейзажи! До этого я писал в основном пейзажи средней полосы России. Побывал в Пушкинских горах, где создал две серии работ: «пушкинскую» и «деревенскую». Так родились работы из жизни великого русского поэта: «Пушкин с Натальей Николаевной», «В Михайловском», «Раненый Пушкин». Каким-то образом художник оправдывает свое место рождения, даже скорее утверждает его — для меня это Царское Село.А когда я попал на море, заразился югом, солнцем, необыкновенным светом и потрясающим цветовым колоритом. С Гурзуфа все и началось. После окончания пленэра приезжала московская комиссия, все очень серьезно отсматривала. После Академии я получил большой заказ на два полотна от Министерства культуры. Мне было предложено сделать эскизы, по которым я написал работы: «Вечер в деревне» и «Бабье лето».А потом все рухнуло, кризис в стране изменил и жизнь художника: отменились заказы, исчезли бесплатные творческие базы. Пришлось выживать. Мне повезло: португальский галерист Энрико Пинту из Браги заинтересовался моими работами. Он учился в нашем университете, закончил философское отделение, жена у него была русская. Следующим этапом были командировки в Португалию. Сотрудничество продолжается и по сей день, и с тех пор моя семья почувствовала вкус к путешествиям: Греция, Крит, Италия, Франция, Венеция…В 2007 году меня пригласило французское правительство на международный фестиваль в Кольюре, посвященный 100-летию фовизма. Там жили Анри Матисс и Андре Дерен, там они написали Манифест фовизма. В бывшем королевстве Майорка на границе с Каталонией все облачено в розовый цвет. Кольюр посетили все известные художники. Это сказалось на жизни города: на 3,5 тысячи жителей там 42 художественные галереи.

Характерный прием фовизма — обобщение пространства, объема и рисунка, сведение формы к простым очертаниям, исчезновение светотени и линейной перспективы. Предположим, вам надо нарисовать персик. Спелый персик имеет три цвета: фиолетовый, розовый и красный. Чтобы выразить образ персика, можно нарисовать три круга и выкрасить их в эти цвета, а для активизации цвета обвести их по контуру черной краской. Фовисты были одними из первых, кто разрушил традиционное искусство. Дебют фовизма состоялся в Париже на выставке в 1905 году. Идеолог фовизма Анри Матисс писал, что выставка произвела фурор: «Исходный пункт фовизма — решительное возвращение к красивым синим, красивым красным, красивым желтым — первичным элементам, которые будоражат наши чувства до самых глубин».За месяц, проведенный в Кольюре, Николай написал 17 работ.

— Конечно, полностью отнести мои работы к фовизму нельзя, однако, я использую некоторые приемы этого направления в своем творчестве. Мой стиль ближе к реализму, в нем присутствуют также элементы абстракции. В течение многих лет я выработал свою собственную манеру живописного письма. Все начиналось с моего увлечения обратной перспективой. Той самой, которой пользовались Андрей Рублев и Дионисий, и которую так охотно используют дети. Меня привлекло в этом удивительное ощущение отрешения от суеты и в то же время открытости, которое было свойственно произведениям древнерусского искусства.

Еще в годы учебы Романов участвовал в работах по восстановлению иконостаса в церкви Белозерского монастыря, где произошло знакомство с настенными росписями Ферапонтова монастыря, вызвавшими сильное эстетическое потрясение. Подобно озарению пришло понимание того, как устроено пространство древнерусской живописи: как соотносятся цветовые пятна внутри плоскости, как работают ритмические повторения в композиции. Фрески Дионисия открыли для Романова и силу воздействия синего цвета на человеческое восприятие.

— Одним из источников вдохновения для меня явилось также творчество Поля Сезанна. Именно оно дало мне богатый материал для творческого анализа и осмысления собственных возможностей. Ну и, конечно, самое главное, что я нашел именно тот тип природы, который наиболее соответствует моему художническому темпераменту. Природа южных стран энергетически питает мое творчество.Тем не менее, к русскому пейзажу я обращаюсь всю жизнь. Очень люблю писать зиму, с ее звонко-хрустящим снегом, с синевой теней, с прозрачным воздухом. Особенное значение для меня, конечно, имеет Царское Село. В Екатерининском парке скрыто бесконечное количество сюжетов для художника. Для меня особенный подарок — когда идет дождь, и в парке никого нет. Иной раз встречаются незабываемые сюжеты. Однажды в безлюдном совершенно парке наблюдал женщину, погонявшую козу. Другой раз гляжу — идет высокий мужчина в камзоле, треуголке, ботфортах и с тростью. И нас только двое на аллее. Подходит. Оказался, художник Андрей Геннадиев. Но главное, конечно, это красота, благородство пропорций и перспектив нашего любимого парка. У меня есть работы, написанные на сюжеты с Китайской горкой, с Гераклом, с Екатерининским дворцом. Периодически эти работы экспонируются на выставках в Царском Селе в галерее ILMA. Очень интересной была работа в проекте совместной выставки академистов и семерых современных художников в Неаполе, где когда-то жил и писал Сильвестр Щедрин — один из классиков русского пейзажа. Продолжением этого проекта будет выставка в Москве.А венецианская тема появилась у меня так. В галерее «Арка» в Петербурге, с которой мы много лет сотрудничали, мы с женой познакомились с известным итальянским графиком Уго Баракко. Потом вместе гуляли в Петродворце, лазили на крышу нашей мастерской на Псковской, откуда видны все соборы, — словом, подружились. Неожиданно Уго предложил мне написать в моей манере очаровательный садик в его доме в Венеции, которым он очень гордится. Мы прожили у него в гостях целый месяц. С тех пор этот удивительный город не отпускает мое воображение, вновь и вновь я возвращаюсь к его образу.В моей Венеции вы не найдете следов карнавала, никаких туристов, засоряющих суетой пейзаж. Я пишу лишь рио, дома, мосты, отражающиеся в воде. Меня завораживают разноцветные фасады и живописные фактуры изъеденных временем стен венецианских домов и палаццо, которые заполняют берега каналов. Они бросают тени и рефлексируют в солнечных лучах, создают пластичные образы на воде. Когда пишешь Венецию, понимаешь, что надо спешить запечатлеть навсегда этот уникальный город, который, как говорят ученые, обречен на гибель.

Мы переходим к полотнам, на которых изображены горы. После солнечной Италии — как-то не-обычно. Николай рассказывает об очередном путешествии:

— Однажды вечером звонит сын и говорит: — Я ухожу в горы. — А с кем идешь? — Один.Я рассказываю об этом супруге, а она, в свою очередь, — сыну: поедешь с папой. Сын сопротивлялся до последнего, но все-таки мы отправились вдвоем.Из Иркутска поехали в город Аршан, потом — по Байкало-Амурской магистрали. Натерпелся я там — не передать, похудел на 10 килограмм. Хотя и шли пенсионерскими маршрутами. Но нам повезло, в этом регионе обычно погода минус 20–25 градусов. А когда мы приехали, все время было минус 5 и светило солнце. Все путешествие длилось чуть больше двух недель. Я, конечно, нисколько не жалею: удалось написать серию работ «Саяны».Если вы начнете пристально разглядывать мои картины, то найдете в них немало неожиданного. Знак, визуальная загадка — это ключ к пониманию содержания произведения. В этом смысле я полный последователь своего учителя Моисеенко, который говорил: «Пейзаж должен нести свой ключ, смысл. Пейзаж не только фиксирует мгновение. Это мир, рожденный художником».Поэтому в моих работах нужно стараться отыскать эти образы, например, большой белой птицы, распростершей гигантские крылья над утренним городом, или греческой вазы, возникающей на месте озера в просвете между деревьями. Зритель, принимающий мое приглашение к своеобразному сотворчеству, вдруг открывает, что вход в освещенный лунным светом дом у подножия горы, на самом деле ведет внутрь этой самой горы, что маленький фрагмент пейзажа уводит его в совсем другую реальность.

Художник показывает, как это работает на расположенной неподалеку работе «Деревенская сказка». На картине зритель видит уютный ночной деревенский дворик с навесом над поленницей и другими постройками, освещенный светом из окошек стоящего рядом дома. Постепенно глаз привыкает и из темноты выступает силуэт женщины в платке. Но на этом постижение образа картины отнюдь не заканчивается. Кто заглядывался с освещенной поляны в лесные чащи, полные сгустившегося сумрака, тот поймет, что за настроение царит в романовской картине. Вдруг, из окружающего дворик ландшафта глаз начинает выделять очертания сказочной птицы. Затем от горы вдалеке отделяется существо, которое автор называет ночной кукушкой, а большая плоская рыба оказывается распластанной под ногами хозяйки. Оживает сказка в деревне. Рядом висит необычная розовая картина, на которой изображены двое, плывущие на лодке с удочками в руках.

— Это отец и сын, а работа называется «Ловцы облаков». Как видите, здесь герои как бы парят в розовом небе среди облаков. Мне хотелось вложить в эту вещь особое содержание: у каждого есть мечта, и она непременно сбудется.

Мы заканчиваем беседу и отправляемся в мастерскую Николая Романова, которая находится на Псковской улице. Сквозь светящиеся окна выставочного зала на первом этаже видны его работы, и некоторые прохожие останавливаются, с любопытством рассматривая живописные полотна. Идем пешком мимо знакомых мест. Вот здание церкви на улице Римского-Корсаково, в котором в советское время находился Комбинат живописно-оформительского искусства. Проходим мимо нового здания Мариинского театра, обруганного местными жителями (да и не только ими). Многие петербуржцы так и не привыкли к этой стеклянной громадине в историческом центре, а переходный мостик из старого здания театра в новое визуально делит колокольню Никольского собора пополам и убивает вид набережной Крюкова канала.Доходим до Псковской. Перед нами высокий дом с двумя башенками, в одной из которых мастерская Николая Романова и Юлии Вальцефер, тоже выпускницы Академии художеств. Юлия — потомственная художница, ее отец Виктор Александрович Вальцефер — один из крупнейших советских графиков, мама Ксения Борисовна, закончила мастерскую Михаила Аникушина, занималась скульптурой и графикой. Лифт площадью в квадратный метр со скрипом возносит на мансарду. Небольшая вытянутая комната заканчивается эркером, расстояние от одной до другой стенки — пара метров. Вид из окна необыкновенный. Перед нами ржавые крыши, небольшая площадь и ближе к линии горизонта величественный купол Исаакия. Все это старый Петербург, но где-то уже проглядывают новые здания бизнес-центров.

— Это ограниченное пространство в старой мастерской в шестнадцать метров заставило меня относиться к созданию работы особым образом. Так как отхода нет, я приспособился выстраивать композицию практически фрагментами. Совсем недавно я получил новую просторную мастерскую на Черной речке. Окно в пятьдесят квадратных метров, светло, как на улице.

Мы пьем чай. У окна лировидный фикус упирается в потолок. Вообще в мастерской потрясающие цветы, например, кротон необыкновенной величины и цвета. Такие цветы растут только у людей со светлой аурой. За окном прекрасный пейзаж с городскими крышами. Николай продолжает:

— Интересной оказалась работа с группой художников из Иванова и Костромы, которая пригласила меня стать одним из учредителей Межрегионального Союза художников России, который мы назвали «Кредо». Основным видом деятельности было проведение выставок в музеях Иванова, Ко-стромы, Ярославля, Плеса и других городах.В ходе работы, при поддержке Фонда культуры и Академии художеств мы создали проект «Отражение», в котором приняли участие художники-пейзажисты, преподаватели школ, кружков живописи и дети. Все это заняло два года. Для всех участников, живущих в регионах, появилась возможность выставиться в Москве. После выставки была издана прекрасная книга со всеми победителями и участниками. За эту работу в 2012 году меня удостоили золотой медали «За вклад в отечественную культуру» Творческого союза России Международной Ассоциации художников.

Николай Романов говорит: «Каждый художник, даже если пишет пейзаж, пишет автопортрет». А еще он рассказал о своих абстрактных работах, которые возникли при фотографировании больших стеклянных бутылей. Так рождаются новые образы, которые еще предстоит превращать в живописные полотна.

Харис Шахмаметьев «Городской калейдоскоп» 2019 г.